Опасный мужчина - Страница 7

Это видение тотчас исчезло, как только дочь поприветствовала Симеса, чем вызвала у него замешательство.

— Папа, — сказала Маура, подняв свое хорошенькое личико с ямочками на щеках, — подойди и поделись с нами твоим мнением. Тори читала нам книгу, опубликованную в прошлом году Маргарет Фуллер. Она называется «Женщины в девятнадцатом веке» и посвящена правам женщин. Тебе известно, что мисс Фуллер — подруга мамы. Ты согласен с тем, что женщины должны обладать гражданскими правами?

Услышав этот вопрос, Симес растерялся, ласково потрепал рыжую головку Мауры и сел на садовую скамейку.

— Конечно. Как я могу считать иначе, будучи женатым на столь яростной защитнице женских прав, каковой является твоя мама?

Подобный ответ показался ему самым дипломатичным из всех возможных — он помнил о том, что в доме живут четыре волевые женщины. К сожалению, Син еще не овладел искусством притворства. Между молодым человеком, его сестрами и кузиной неоднократно вспыхивали такие баталии, что Сину приходилось бежать за утешением к отцу. Взглянув на Тори, он увидел на ее лице еле заметную улыбку. Она словно подозревала, что на самом деле он придерживается других взглядов. Симес улыбнулся в ответ.

— Значит, ты почитываешь бунтарскую литературу, крошка?

— Да, дядя Симес. Она многое разъясняет. Тетя Кэтрин ходила на диспуты мисс Фуллер в Бостоне, однажды и я посетила с тетей семинар, который состоялся в доме Элизабет Пибоди. Сейчас мисс Фуллер работает в Нью-Йорке, куда ее пригласил Гораций Грили. Она литературный критик его газеты «Нью-Йорк трибюн». Я считаю ее необыкновенной женщиной.

— Что ж, в этом нет ничего плохого, — задумчиво произнес Симес.

— Несомненно. — Тори пристально посмотрела на дядю. — Мисс Фуллер очень умна. Она была настоящим вундеркиндом — в шесть лет начала учить латынь, а в восемь уже читала Овидия. Она владеет греческим, французским, итальянским и немецким языками, прекрасно разбирается в английской литературе.

Эта тирада слегка смутила дядю, и девушка улыбнулась. Он явно не знал, что сказать. При первых признаках смуты в его семействе он обычно скрывался за дверью своего кабинета. Тори подалась вперед, густые волосы девушки накрыли страницы лежащей у нее на коленях книги.

— Если ты пообещаешь отправиться с нами в четверг в театр, я больше не буду говорить о Маргарет Фуллер. По рукам?

Тихо засмеявшись, Симес потрепал Тори за подбородок:

— Хитрая девчонка. Конечно, я поведу вас в театр, если вы хотите. Почему нет? Мои дочери — самые красивые девушки в Бостоне. В этом городе никто не стоит вашего мизинца.

Сочный ирландский акцент придавал речи дяди Симеса особое очарование, и Тори внезапно вспомнила о своем отце. Папа тоже произносил слова с ирландским акцентом, напоминавшим об их происхождении. Она думала об отце уже не так часто, как прежде, ведь она покинула Калифорнию, когда ей не было еще и десяти лет, а теперь стала почти взрослой женщиной. Причина заключалась не в том, что Тори не любила отца, просто сейчас она уже плохо помнила дом, в котором родилась.

Мама представала смутным, расплывчатым образом — Тори с трудом удавалось восстанавливать в памяти ее внешность. После рождения Диего мама не вставала с кровати, все время лежала в своей комнате. «Инвалид, — сказала тетя Бенита, — роды, об опасности которых говорили врачи, погубили ее здоровье…»

Заботиться о младенце доверили тете Бените, и Диего со временем превратился в крепкого, немного капризного малыша. Тори часто вспоминала, как он выглядел при их расставании. Тогда Диего был серьезным восьмилетним мальчиком с густыми черными волосами, как у матери, и живыми голубыми глазами, как у отца. Диего жил в мире мужских интересов, он был наследником культуры, в которой женщине отводилась весьма ограниченная роль. Тори помнила, какие строгие порядки царили в Калифорнии, где от женщин требовали покорности и послушания. Никто не заговаривал там о таких вещах, как равенство прав. Тори была благодарна Господу за то, что он подарил ей тетю Кэтрин, которая понимала духовные потребности племянницы, боролась за освобождение женщин и часто брала своих дочерей и племянницу на лекции и диспуты.

Совсем недавно они нанесли визит миссис Элизабет Кэди Стентон, собиравшейся переехать в Сенека-Фоллз, штат Нью-Йорк. Ее муж, адвокат Генри Брюстер Стентон, был известным сторонником отмены рабства. Во время своей поездки в Лондон летом после свадьбы Элизабет познакомилась с миссис Лукрецией Мотт. Когда этих дам не допустили на съезд аболиционистов из-за того, что они были женщинами, они поклялись провести в Соединенных Штатах съезд, посвященный гражданским правам женщин. Они еще не организовали его, но миссис Стентон охотно делилась своими суфражистскими взглядами. В числе ее слушательниц были и женщины из семейства Райенов. Порой Тори приходила в ярость от несправедливого отношения к женщинам. Она поклялась, что постарается исправить такое положение.

Это представлялось вполне возможным, если папа не настоит на ее возвращении в Калифорнию, а позволит остаться в Бостоне, где Тори ждали важные дела. Она могла бы помочь организовать съезд по вопросу о правах женщин… и, конечно, здесь были театр, который она так любила, вечеринки, балы, чаепития. Бостон притягивал Тори множеством захватывающих развлечений, жизнь тут была более утонченной и интересной. Конечно, она никогда не расскажет папе о некоторых своих поступках, например, о том, как сопровождала преподобного Гидеона на бостонской набережной. Тори поежилась, вспомнив об этом эпизоде, о том, что они едва избежали несчастья, об опасном человеке — она несколько раз пыталась мысленно воссоздать его образ, но вся история превратилась в расплывшееся пятно из страха и ужаса, и в сознании Тори сохранился лишь смутный силуэт высокого мужчины с порочными глазами и саркастической улыбкой.